Родиться в Вифлееме [СИ] - Дмитрий Виконтов

Огонек раздражения в груди девушки с готовностью вцепился в подброшенный хворост иронии, мигом разрастаясь до гудящего костра гнева. И, словно это прорвало некую преграду, бурлящая ярость затопила ее сознание, приятной, хмельной волной жара прокатилась по телу. Ярость влилась в нее вместе с обжигающе-холодным воздухом, сквозь стиснутые до хруста зубы. На неразличимо краткий миг ярость стала смыслом всего для нее. Краткий, но достаточный, чтобы обнаружить себя опять замершей перед туманной стеной, готовой очертя голову броситься вперед, к массивной фигуре в свободно ниспадающей шафранной мантии-балахоне.

Ярость ревела, давила изнутри, рвалась на свободу, как пар из перегретого котла. Всего пара метров, один хороший бросок, один рывок — и она достанет эту мохнатую, проклятую тварь! Прыгнуть, стремительным движением разметать в стороны этот фальшивый туман, врезаться в «кота», сбить его, вколотить в него каждую насмешку, заставить его ответить за каждую минуту горечи, отчаяния, боли, испытанных на этой войне! Достать его, доказать, что они тут не всесильны, что это мир людей! Всего один бросок! Так близко! Так легко! Один бросок вперед! Впередвпередвперед…

— НЕТ!!!

В самый последний момент, когда, казалось, уже ничто не могло помешать сдаться такому притягательному зову гнева, ей удалось нащупать в глубине себя опору. Вцепиться в нее, собрать в кулак до последней капли волю, не позволить вновь ускользнуть контролю. Самообладание и дисциплина — особенно, дисциплина в собственной голове — этому учили ее сперва наставники, а затем война. Пилот, теряющий над собой контроль, дающий волю чувствам — не плохой, а мертвый пилот.

Но то, что ревело раненым зверем в ней, все равно требовало выхода. И Жанна выбрала самый простой путь — выплеснула всю ярость, ненависть, боль в исступленном, звенящем, опустошающем крике прямо в лицо тэш’ша.

И вместе с затихающим, вибрирующим под далекими сводами пещеры эхом, Жанна почувствовала, как эмпатическая волна снова ударила в нее, смела насмешку, смела ярость и злость — и, уже откатываясь, на миг подарила крохотную каплю одобрительного уважения. Все это время тэш’ша стоял совершенно неподвижно, ни один мускул не дрогнул под шерстью на его лице, но отчетливо представила себе, что будь на его месте человек, он наверняка медленно, задумчиво кивнул бы, потирая подбородок.

Только тогда Жанна поняла, что же, собственно говоря, произошло.

Чертов эмпат воспринял направленные на него эмоции, отобрал принадлежащие Жанне, и направил обратно, разжигая, усиливая ее же собственные чувства.

Зеркало.

Или тэш’ша умел разбираться в выражении человеческих лиц, или вновь просто прочитал эмоции девушки. Широкий шаг, вздыбившийся серо-белыми хоботами туман бессильно тянется вслед — и тэш’ша оказывается на черной дороге.

Жанна настороженно смотрела на «кота». Оставаться вплотную с тэш’ша ей не хотелось совершенно, потому она отодвинулась ближе к противоположному краю дороги. Разницу между трусостью и осторожностью девушка понимала, и здесь ей не составляло ни малейшего труда найти между ними грань.

— Живем, терзаясь неопределенностью. О будущем — мечтаем, о прошлом — забываем, — голос тэш’ша оказался обычным для его расы: низким, гортанным… и сильным. Сильным в звучании, сильным в осознании мощи, стоящей за ним — как в переносном, так и в буквальном, рвущем пополам мрак пещеры, смысле. Как бы ни хотелось Жанне, как бы она не твердила себе о «человеческом мире» — здесь, в свете Храма, под двухкилометровой толщей камня хозяевами были отнюдь не люди. — В настоящем — пребываем.

Выговаривал слова тэш’ша совершенно свободно и очень правильно. Настолько правильно, что именно подчеркнутая корректность произношения свидетельствовала, что для него лингвос был чужим языком, языком, который он хорошо выучил, но редко использовал. Лишь если очень-очень внимательно прислушаться, можно было почувствовать почти неуловимую странность в произношении шипящих согласных.

— Сполох мгновения, определяющий нас, теряется в сиянии последствий или в череде Оборотов, и с ним теряем понимание своей сути, — покрытое мягкой шерстью лицо тэш’ша оставалось бесстрастной, окаменевшей маской, на которой жили лишь серые губы и жутковатые глаза — расе эмпатов для общения более чем хватало очень сложного языка и способности обмениваться эмоциями. — То, что нарушает цельность, трудно увидеть. Нужно зеркало, в котором отразятся мысли, воспоминания; сон и явь сойдутся воедино, память станет дорогой к истоку, — нечто едва ощутимое коснулось разума Жанны. У нее вновь появилась твердая уверенность, что будь на его месте человек, он обязательно свел бы руки вместе, иллюстрируя соединение несоединимого. Тэш’ша не проецировал на нее свои эмоции, но и не блокировал, разговаривая с ней, как стал бы говорить со своим сородичем; другое дело, что воспринять без помощи самого тэш’ша она почти ничего не могла, кроме таких вот спорадических всплесков. — Грань реальности стирается, прошлое становится настоящим, и в зеркале отражается суть. С ней обретаем себя, а иллюзия неизвестности отступает.

Будь Жанна хоть наполовину меньше раздражена, непременно потребовала бы толковый словарь тэш’шского варианта лингвоса. «Кот» явно ответил на ее вопрос, но ответил так, что лучше бы молчал. Зато кое-кто другой понял гораздо больше:

— Ты говоришь о выборе, — сухо отчеканил за ее спиной Шонт. Сухо, да достаточно для Жанны, чтобы понять: ее напарник очень недоволен. И недоволен он в первую — и главную — очередь «котом». Что, впрочем, вряд ли хоть на мгновение являлось для того секретом.

— Выбор — иллюзия, — «кот» оторвал взгляд от Жанны — и оказалось, что и тэш’ша умеет говорить так, будто каждое слово весит не меньше тонны. — Наша суть определяет наши поступки. Не выбираем то, кем являемся, но можем терять понимание. Понимание, не саму сущность. Раздвоенность вызывает сомнение. Сомнение — неопределенность. В неопределенности является иллюзия выбора.

Слова падали тяжело. Ровно. Бесстрастно. Сила никуда не делась из голоса чужака, наоборот — еще больше окрепла, буквально источая уверенность, совсем не похожую на слепую истеричность фанатика, а скорее — на терпеливую умудренность много повидавшего старика. При том, что «кот» — уж это Жанна за годы службы различать научилась — вовсе не выглядел «стариком». Сравнивать тэш’ша, живущих по двести пятьдесят земных лет, с так и не побитым человеческим рекордом в сто семьдесят три года было трудновато, но для себя Жанна решила, что «кот» старше ее раза в полтора. Ну, максимум в два.

Взгляд тэш’ша вернулся к девушке — оказалось, выдержать его в упор вторично ничуть не проще, чем было в первый раз.

— Ваш язык конкретен и точен, но плох для оттенков. Полутонов, — тэш’ша сделал паузу, как бы подчеркивая сказанное. — Одно слово называет разные вещи. Выбор — такое слово. Когда суть отчетливо видна, когда приходит понимание пути, остается место… — теперь в паузе не было ничего особенного: тэш’ша взвешивал в уме слова, подбирая подходящее. — Т’са-ль. Осознанности.

Слово на чон-саа резануло слух. Была в нем некая странность, непривычность, если для, понимавшей с пятого на десятое Всеобщий, девушки подходило это выражение. Жанне не потребовались пояснения Джона, чтобы сообразить: тэш’ша произнес слово на своем родном диалекте.

— Рождаемся свободными. Живем свободными. Свободными идем на Последнюю Черту. Но каждый раз, когда познаем себя, приходиться решать: готовы ли к осознанию сути того, что есть мы, — Жанна механически отметила, что «кот», при всей отточенности произношения, странно строил фразы, по минимуму используя местоимения. — С иллюзией просто жить. Принять реальность, ответственность, неизбежность того, что требуется сделать — трудно. И, как ни парадоксально, осознавая отсутствие выбора в том, кем являемся, приходим к неизбежности выбора в том, принимать ли понимание своей сути или нет.

Тэш’ша обошел напряженно следящую за ним девушку. Зачерпнул горсть тумана из послушно подавшейся к нему сизой стены. И, как сперва Шонт, а совсем недавно и сама Жанна, пропустил текучую субстанцию между пальцев.

— Здесь видится то, что хочется видеть. Что рвется из глубин памяти. Момент радости или горя, миг, проскользнувший незаметно, или оставшийся в воспоминаниях, но понятый неправильно. Частично. Или непонятый вовсе — из-за чувств, которые осознание может принести. Каждый, кто отбрасывает тень в свете Храма Ушедших, приходит за помощью. Каждый получает помощь. И в миг осознания каждый решает, смириться ли с неизбежностью того, что должно быть сделано, или отречься от своей сути в пользу иллюзий.

Последние клочья тумана соскользнули с выпущенных когтей тэш’ша. Жанне стоило немалых сил подавить желание выхватить оружие, когда из бугристых наростов на концах пальцев тэш’ша выползли серповидные полуторасантиметровые «коготки» — рудименты, доставшиеся им в наследство от их предков. Такие же рудименты, как и пара клыков, молочно-белые кончики которых чуть выступали из-под верхней губы стоящего перед ней «кота»; рудименты, невесть зачем сохраненные имперскими генетиками. Жанна вспомнила изуродованное застарелой пятеркой шрамов лицо шефа службы безопасности «Гетмана Хмельницкого» — «рудименты» там или не «рудименты», а еще один довод не доводить дело до рукопашных с «котами». Как правило, заканчивалось это плохо.